Жюль Верн повернул обратно, и мы пошли с ним вдоль берега по цепочке своих же собственных следов.

— Написали бы вы книгу о водородной бомбе? — отважился спросить я.

— Нет, — сказал Жюль Верн, — я написал бы только о способности человека спасаться от своих войн.

— И вы считаете, что в нашей любознательности, если ее поощрять, наше спасение? — спросил я.

— В любознательности и нашей одержимости закономерностями и смыслом и в нашем стремлении извлечь порядок даже из хаоса. После нас остаются наши дети, в них продолжается наша жизнь. От родителей к детям переходит способность изумляться и восхищаться. Род человеческий должен заселить все планеты всех звезд. Непрерывное расселение наших колонистов на самых дальних мирах, чтобы люди могли существовать вечно, в конце концов откроет нам смысл нашего долгого и часто непереносимо трудного пути к вершине. Тогда, бессмертные, мы поймем, что никогда не было Полых Людей, но лишь Полые Идеи.

Мы остановились, и он пожал мне руку. На берегу безмолвного моря, вокруг нас, снова начинал сгущаться туман.

— До чего люди любят карты и планы! — сказал Жюль Верн. — А почему? Да потому, что там, на картах и планах, можно потрогать север, юг, восток и запад рукой, а потом сказать: «Вот мы, а вот Неизвестное — мы будем расти, а оно будет уменьшаться». Беритесь же за работу! Помните, как ребенком в зрительном зале вы передавали что-нибудь шепотом вдоль ряда кресел? Так делайте это же и теперь! В уши всех тех, кто скоро станет взрослым и научится думать, шепчите: «Слушай меня: чудеса и диковины!» И легонько толкните локтем в бок: «Передай дальше!»

Жюль Верн уже удалялся от меня; его темная фигура уходила по бесконечному берегу. Океан откатывался по гальке прочь и исчезал. Был слышен только звук воздушного шара, тихо поднимающегося в пустое и тихо дышащее небо. Мне почудилось, что человек в темной одежде обернулся, махнул рукой, уже издалека, и крикнул через туман знакомые слова. Многие слышали, как он их кричал, и еще многие их услышат. И потому я повторяю их вам для того, чтобы вы могли передать их своему сыну, а он своему: «Чудеса и диковины!» — и шепотом: «Передай дальше…»

Научный подход

— Он высокий, — сказала семнадцатилетняя Мэг.

— Темноволосый, — добавила Мари, на год старше сестры.

— Красивый.

— И сегодня вечером он придёт к нам в гости.

— К обеим? — воскликнул отец.

Он всегда восклицал. За двадцать лет супружества и восемнадцать лет отцовства он почти разучился разговаривать иначе.

— К обеим? — повторил он.

— Да, — подтвердила Мэг.

— Да, — повторила Мари, улыбаясь бифштексу на тарелке.

— Не хочется есть, — сказала Мэг.

— Не хочется, — отозвалась Мари.

— За это мясо, — воскликнул отец, — платили больше доллара за фунт! И сейчас вы ХОТИТЕ его есть.

Дочери умолкли и стали жевать, но явно проявляли признаки беспокойства.

— Не ёрзайте! — воскликнул отец.

Девушки посмотрели на дверь.

— Не вертитесь! Попадёте вилкой в глаз.

— Такой высокий, — сказала Мэг.

— Такой темноволосый.

— И красивый, — завершил отец, обращаясь к матери, которая вошла с кухни. — Скажи, пожалуйста, в какое время года женщины чаще сходят с ума? Весной?

— Как правило, лечебницы переполнены в июне, — ответила та.

— Сегодня с четырёх часов дня наши дочери как-то странно себя ведут, — сказал отец. — Юношу, который придёт сегодня вечером, они собираются поделить на двоих, словно торт. А можно сравнить это с бойней, где ещё минута, и бычка стукнут по башке, а потом разрежут пополам. Интересно, мальчик знает, что его ждёт?

— Мальчики друг друга предупреждают, насколько я помню, — сказала мать.

— Мне легче не стало, — продолжал отец, — я знаю, что мужчина в 17 лет — идиот, в 18 — болван, к 20 развивается до придурка, в 25 он простофиля, в 30 — ни то ни сё, и только к славному 40-летнему возрасту становится обычным дураком. И сердце моё обливается кровью при мысли о «бычке», которого эти девицы принесут вечером в жертву, как древние инки.

— Ты прямо из себя выходишь, — сказала мать.

— Они не воспринимают. Сейчас для них всё пустой звук. Кроме отдельных слов. Хочешь убедиться? — Отец наклонился к дочерям, безучастно уставившимся в свои тарелки и произнёс:

— Любовь.

Девушки очнулись.

— Настоящий роман.

Встрепенулись.

Июнь, — произнёс отец, — свадьба.

Лёгкая конвульсия передёрнула его дочерей.

— А теперь передайте мне подливку.

— Добрый вечер, — сказал отец, открывая парадную дверь.

— Здравствуйте, — ответил парень, высокий, темноволосый и красивый, — меня зовут Боб Джонс.

«Редкое имя, ничего не скажешь», — подумал отец и сказал:

— Пожалуйста, проходите. Мои дочери наверху, меряют все свои платья. Хотят произвести на вас впечатление.

— Спасибо, — ответил Боб Джонс, который возвышался над отцом, как башня.

— Вас довольно много, Боб, — сказал отец. — Чем вы занимались, когда вам был месяц от роду? Толкали вагоны?

— Не совсем, — улыбнулся Боб. Здороваясь с отцом, он так тряс его руку, что тому пришлось сплясать что-то вроде танца шотландских горцев.

С обречённым видом отец провёл «бычка» в любовно разукрашенную «бойню».

— Садитесь, — пригласил он, — нет, не на этот стул: он современный, больше одного человека не выдерживает. Лучше вот на этот. С которой из девушек вы встречаетесь?

— Они ещё этого не решили. Боб улыбнулся.

— А у вас что, нет права голоса? Надо постоять за себя.

— Одна мне нравиться больше, но, честно говоря, я боюсь об этом даже заикнуться: растерзают.

— Да, сказал отец, — и ногтями, и пилками для ногтей. Жуткая смерть. Позвольте дать вам один совет. Впрочем, скажите сначала, чем вас угостить, ведь это ваша последняя трапеза. Сандвичи, фрукты, сигареты?

— Я съем немножко фруктов, — сказал парень. Он сгрёб охапку персиков с кофейного столика; отец не успел глазом моргнуть, как их поглотила доменная печь в образе человека.

— Что же вам посоветовать? — начал отец. — Мэг красивее, зато у Мари есть индивидуальность. Это лотерея. Впрочем, любая из них будет прекрасной женой.

— Э-э-э-э, не торопите меня со свадьбой.

— А я и не тороплю. Хорошенько подумав, вы можете жениться в любой день на этой неделе. Интересно, как мои дочери решат, которой из них вы достанетесь?

— Они устроят мне экзамен.

— Экзамен?

— Ну да, устный и письменный, как в школе.

— Боже милостливый, никогда про такое не слыхал.

— Да, суровое испытание. Я дрожу как кролик.

— И вы считаете это правильным?

— Видите ли, сэр, нельзя заставить баскетбольного болельщика встречаться с тем, кто баскетбол терпеть не может. Мы подошли к вопросу научно, как нас учили на уроках психологии.

— Звучит не так уж и глупо.

— Совершенно верно, — ответил серьёзно Боб Джонс. — Итак, девушки будут задавать вопросы мне, вопросы друг другу, а я им, а потом мы все вместе сделаем вывод.

— Вот это да! — воскликнул отец.

— А вы не знаете, сэр, — юноша смутился, какого рода вопросы они будут мне задавать? За столом не обсуждали?

— Боб, с моей стороны это было бы нечестно.

— Вы правы. — Боб нервно хихикнул и уничтожил ещё один персик, куснув пару раз.

— Хотя, честно говоря, я действительно ничего не видел и не слышал, — сказал отец, — эти ведьмы варили своё зелье без свидетелей. Впрочем, скоро они спустятся сюда и принесут перстни Борджиа 7 или что-нибудь в этом роде. Съешьте ещё персик.

— Съем, если вы не против.

Дом задрожал, предвещая бурю.

— Живи мы в Калифорнии, — сказал отец, глядя на пляшущую люстру, — я решил бы, что начинается землетрясение или на дне океана произошёл геологический сдвиг. Но поскольку мы в Иллинойсе, я думаю, что просто мои дочери спускаются по лестнице.